Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за дело, чтоб он
знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не
знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Парамошу нельзя было
узнать; он расчесал себе волосы, завел бархатную поддевку, душился, мыл руки мылом добела и
в этом виде ходил по
школам и громил тех, которые надеются на князя мира сего.
— Экой молодец стал! И то не Сережа, а целый Сергей Алексеич! — улыбаясь сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика
в синей курточке и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый и веселый. Он поклонился дяде, как чужому, но,
узнав его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся от него. Мальчик подошел к отцу и подал ему записку о баллах, полученных
в школе.
— А
знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается
в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог
знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни
школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так
знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать брату историю Крицкого: как его выгнали из университета зa то, что он завел общество вспоможения бедным студентам и воскресные
школы, и как потом он поступил
в народную
школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
— Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться
школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не
знаю зачем.
И
в этот же год он был отдан
в школу и
узнал и полюбил товарищей.
Надо было покориться, так как, несмотря на то, что все доктора учились
в одной
школе, по одним и тем же книгам,
знали одну науку, и несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор,
в доме княгини и
в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один
знает что-то особенное и один может спасти Кити.
— Да, я. И
знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде
в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И
школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?
— Красиво сидит, — шептала Варвара. —
Знаешь, кого я встретила
в школе? Дунаева, рабочий, такой веселый, помнишь? Он там сторож или что-то
в этом роде. Не
узнал меня, но это он — нарочно.
— Как все это странно…
Знаешь —
в школе за мной ухаживали настойчивее и больше, чем за нею, а ведь я рядом с нею почти урод. И я очень обижалась — не за себя, а за ее красоту. Один… странный человек, Диомидов, непросто — Демидов, а — Диомидов, говорит, что Алина красива отталкивающе. Да, так и сказал. Но… он человек необыкновенный, его хорошо слушать, а верить ему трудно.
— Бир, — сказал Петров, показывая ей два пальца. — Цвей бир! [Пару пива! (нем.)] Ничего не понимает, корова. Черт их
знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить
в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то,
знаете, живут они на границе, все эти латыши, эстонцы, чухонцы, и тяготеют к немцам. И все — революционеры.
Знаете,
в пятом году,
в Риге, унтер-офицерская
школа отлично расчесала латышей, били их, как бешеных собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
— То есть — как это отходят? Куда отходят? — очень удивился собеседник. — Разве наукой вооружаются не для политики? Я
знаю, что некоторая часть студенчества стонет: не мешайте учиться! Но это — недоразумение. Университет,
в лице его цивильных кафедр, — военная
школа, где преподается наука командования пехотными массами. И, разумеется, всякая другая военная мудрость.
— Серьезно, — продолжал Кумов, опираясь руками о спинку стула. — Мой товарищ, беглый кадет кавалерийской
школы в Елизаветграде, тоже,
знаете… Его кто-то укусил
в шею, шея распухла, и тогда он просто ужасно повел себя со мною, а мы были друзьями. Вот это — мстить за себя, например, за то, что бородавка на щеке, или за то, что — глуп, вообще — за себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
Шестнадцатилетний Михей, не
зная, что делать с своей латынью, стал
в доме родителей забывать ее, но зато,
в ожидании чести присутствовать
в земском или уездном суде, присутствовал пока на всех пирушках отца, и
в этой-то
школе, среди откровенных бесед, до тонкости развился ум молодого человека.
— Ты
знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут дорогу надо строить,
школы заводить,
в Обломовку ехать; там негде жить, дома еще нет… Какая же свадьба? Что ты выдумал?
— Ты добрый, старый товарищ… ты и
в школе не смеялся надо мной… Ты
знаешь, отчего я плачу? Ты ничего не
знаешь, что со мной случилось?
— Ну хорошо, спасибо, я найду сам! — поблагодарил Райский и вошел
в школу, полагая, что учитель, верно,
знает, где живет Леонтий.
Райский пробрался до Козлова и,
узнав, что он
в школе, спросил про жену. Баба, отворившая ему калитку, стороной посмотрела на него, потом высморкалась
в фартук, отерла пальцем нос и ушла
в дом. Она не возвращалась.
К этим людям он, ближе
узнав их, причислил и тех развращенных, испорченных людей, которых новая
школа называет преступным типом и существование которых
в обществе признается главным доказательством необходимости уголовного закона и наказания.
Она не только
знает читать и писать, она
знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая
в себе зародыши преступности, была воспитана
в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает
в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным,
в последнее время исследованным наукой,
в особенности
школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Только стал он из
школы приходить больно битый, это третьего дня я все
узнал, и вы правы-с; больше уж
в школу эту я его не пошлю-с.
Много ли русская
школа знает таких выступлений за последние десятилетия, ознаменованные вторжением
в нее «административного порядка» и бурными волнениями молодежи?
— Ты сам проболтался. Ну, скажи — сам? Смотри, я сама
узнаю завтра, кто принес это
в школу!
Что такая книга существует, я
узнал незадолго перед этим
в школе:
в морозный день, во время перемены, я рассказывал мальчикам сказку, вдруг один из них презрительно заметил...
Таисья правела гостя
в заднюю избу и не
знала, куда его усадить и чем угостить.
В суете она не забыла послать какую-то девчонку
в школу оповестить Нюрочку, — за быстроту
в шутку Таисья называла эту слугу телеграммой.
— У нас нынче
в школах только завоеваниямучат. Молодые люди о полезных занятиях и думать не хотят; всё — «Wacht am Rhein» да «Kriegers Morgenlied» [«Стражу на Рейне», «Утреннюю песню воина» (нем.)] распевают! Что из этого будет — один бог
знает! — рассказывает третий немец.
—
Знаете, вы лучше вот что: печи у нас
в школе дымят, потолки протекают, так вы бы помогли.
Разумеется, Сережа ничего этого не
знает, да и
знать ему, признаться, не нужно. Да и вообще ничего ему не нужно, ровно ничего. Никакой интерес его не тревожит, потому что он даже не понимает значения слова «интерес»; никакой истины он не ищет, потому что с самого дня выхода из
школы не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при нем это слово. Разве у Бореля и у Донона говорят об истине? Разве
в"Кипрской красавице"или
в"Дочери фараона"идет речь об убеждениях, о честности, о любви к родной стране?
А теперь! голландская рубашка уж торчит из-под драпового с широкими рукавами сюртука, 10-ти рублевая сигара
в руке, на столе 6-рублевый лафит, — всё это закупленное по невероятным ценам через квартермейстера
в Симферополе; — и
в глазах это выражение холодной гордости аристократа богатства, которое говорит вам: хотя я тебе и товарищ, потому что я полковой командир новой
школы, но не забывай, что у тебя 60 рублей
в треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь, что я
знаю, как ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы быть на моем месте.
—
В ваших словах, дядюшка, может быть, есть и правда, — сказал Александр, — но она не утешает меня. Я по вашей теории
знаю все, смотрю на вещи вашими глазами; я воспитанник вашей
школы, а между тем мне скучно жить, тяжело, невыносимо… Отчего же это?
Опять тот же плут Лямшин, с помощью одного семинариста, праздношатавшегося
в ожидании учительского места
в школе, подложил потихоньку книгоноше
в мешок, будто бы покупая у нее книги, целую пачку соблазнительных мерзких фотографий из-за границы, нарочно пожертвованных для сего случая, как
узнали потом, одним весьма почтенным старичком, фамилию которого опускаю, с важным орденом на шее и любившим, по его выражению, «здоровый смех и веселую шутку».
Эти сигарочницы она склеила для нас сама из картона (уж бог
знает как они были склеены), оклеила их цветной бумажкой, точно такою же,
в какую переплетаются краткие арифметики для детских
школ (а может быть, и действительно на оклейку пошла какая-нибудь арифметика).
Учители NN-ской гимназии были, как это бывало
в старину
в наших
школах, люди большею частию обленившиеся, огрубевшие
в провинциальной жизни, отданные тяжелым материальным привычкам и усыпившие всякое желание
знать что-нибудь.
Нет-с, я старовер, и я сознательно старовер, потому что я
знал лучшее время, когда все это только разворачивалось и распочиналось; то было благородное время, когда
в Петербурге
школа устраивалась возле
школы, и молодежь, и наши дамы, и я, и моя жена, и ее сестра… я был начальником отделения, а она была дочь директора… но мы все, все были вместе: ни чинов, ни споров, ни попреков русским или польским происхождением и симпатиями, а все заодно, и… вдруг из Москвы пускают интригу, развивают ее, находят
в Петербурге пособников, и вот
в позапрошлом году, когда меня послали сюда, на эту должность, я уже ничего не мог сгруппировать
в Петербурге.
Да это уж,
знаешь, такая
школа: хорош жемчужок, да не
знаешь, куда спрятать; и
в короб не лезет и из короба не идет; с подчиненными и с солдатами отец, равному брат, а старшего начальства не переносит, и оно,
в свою очередь, тоже его не переваривает.
—
Школа гимнастов!
Знаем мы, что
знаем.
В Риме тоже была
школа Спартака… Нет, у нас это не пройдет.
И сразу разнесся по
школе слух, что новый дядька замечательный гимнаст, и сторожа говорили, но не удивлялись,
зная, что я служил
в цирке.
— Максим Николаич, барин из-под Славяносербска,
в прошлом годе тоже повез своего парнишку
в учение. Не
знаю, как он там
в рассуждении наук, а парнишка ничего, хороший… Дай бог здоровья, славные господа. Да, тоже вот повез
в ученье…
В Славяносербском нету такого заведения, чтоб, стало быть, до науки доводить. Нету… А город ничего, хороший…
Школа обыкновенная, для простого звания есть, а чтоб насчет большого ученья, таких нету…. Нету, это верно. Тебя как звать?
Дедушка Еремей купил Илье сапоги, большое, тяжёлое пальто, шапку, и мальчика отдали
в школу. Он пошёл туда с любопытством и страхом, а воротился обиженный, унылый, со слезами на глазах: мальчики
узнали в нём спутника дедушки Еремея и хором начали дразнить...
Он
знал, что на клиросе поёт Гришка Бубнов, один из самых злых насмешников
в школе, и Федька Долганов, силач и драчун.
Илья и раньше замечал, что с некоторого времени Яков изменился. Он почти не выходил гулять на двор, а всё сидел дома и даже как бы нарочно избегал встречи с Ильёй. Сначала Илья подумал, что Яков, завидуя его успехам
в школе, учит уроки. Но и учиться он стал хуже; учитель постоянно ругал его за рассеянность и непонимание самых простых вещей. Отношение Якова к Перфишке не удивило Илью: Яков почти не обращал внимания на жизнь
в доме, но Илье захотелось
узнать, что творится с товарищем, и он спросил его...
Школа все это во мне еще больше поддержала; тут я
узнала, между прочим, разные социалистические надежды и чаяния и, конечно, всей душой устремилась к ним, как к единственному просвету; но когда вышла из
школы, я
в жизни намека даже не стала замечать к осуществлению чего-нибудь подобного; старый порядок, я видела, стоит очень прочно и очень твердо, а бойцы, бравшиеся разбивать его, были такие слабые, малочисленные, так что я начинала приходить
в отчаяние.
Женщины, особенно прошедшие мужскую
школу, очень хорошо
знают, что разговоры о высоких предметах — разговорами, а что нужно мужчине тело и всё то, что выставляет его
в самом заманчивом свете; и это самое и делается.
Ахов. Ты-то
знаешь, тебе пора
знать; тоже школу-то видела при покойном. Страх всякому человеку на пользу; оттого ты и умна. А вот молодые-то нынче от рук отбиваются. Ты свою дочь-то
в страхе воспитывала?
Ирина(кладет голову на грудь Ольги). Придет время, все
узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить… надо работать, только работать! Завтра я поеду одна, буду учить
в школе и всю свою жизнь отдам тем, кому она, быть может, нужна. Теперь осень, скоро придет зима, засыплет снегом, а я буду работать, буду работать…
Мне не учиться,
Уловки все я
знаю наизусть,
На все я
в вашей
школе насмотрелся,
Меня б не провели.
Вернувшись
в Елизаветград, я на вечере у полковника Мельцера
узнал, что Романовы дали слово Соловьеву отдать за него дочь ‹…›…никакая
школа жизни не может сравниться с военного службой, требующей одновременно строжайшей дисциплины, величайшей гибкости и твердости хорошего стального клинка
в сношениях с равными и привычку к мгновенному достижению цели кратчайшим путем.
Считая, вероятно, для сына, предназначаемого
в военную службу, мое товарищество полезным, хотя бы
в видах практики
в русском языке, полковник сперва упросил Крюммера отпускать меня
в гостиницу
в дни, когда сам приезжал и брал к себе сына, а затем,
узнавши, что изо всей
школы на время двухмесячных каникул я один останусь
в ней по отдаленности моих родителей, он упросил Крюммера отпустить меня к ним вместе с сыном.
Я
знал Пьера
в школе и
знал, что там он играл довольно незавидную роль.